poems

Шило Полина

Пока что на губах жива усмешка,
Расчерчены квадратами поля…
Увы, я оказалась просто пешкой.
Но пешкой, что пленила Короля.

И он бежал, смятением гонимый
Из карцеров, острогов, каземат,
Признав моё могущество не мнимым.
А я провозглашаю: шах и мат.

Та-да-дам, та-да-дам, та-да-дам.

Отшумел нашумевший квартет.

Как глупы и скучны драмы дам.

Блестки, лак и обертки конфет.

Мягкий жест, тихий смех, томный взгляд,

Взмах ресницами, сладкий ликер.

Легкий вздох, поворот, аромат…

Все – одно. Все – не то. Все – повтор.

Облик, стан – безотчетно-красив.

По слегка подведенным губам

Я читаю банальный мотив:

Та-да-дам, та-да-дам, та-да-дам…

Покидая постылый ковчег,

Не летите, пожалуйста, прочь…

Вы – единственный человек,

Что мне чем-то способен помочь.

Подарив мне пятнадцать минут,

Не бегите,- прошу Вас! – во мрак…

Нас обоих не очень-то ждут

В толстых стенах архивных бумаг.

После сотни бессмысленных лет,

Усмехнувшись простительной лжи,

Даже зная, что Вас больше нет,

Я осмелюсь Вас ждать. Ждать и жить.

Слыша рокот пылающих труб,

Через толщу холодной воды

Я коснусь Ваших сомкнутых губ

И тихонько шепну: это Вы…

Звукопись

Мои печали,

Мое молчанье

Кого печалит?

Увы, не Вас.

Пожму плечами,

И клюква с чаем

Бесстыдно стынет,

Опять без нас.

Взбредет - не плачу.

Печально брежу

О кружке чая

В который раз.

И пусть иначе -

Я буду нежно,

Невинно чаять

Увидеть Вас.

За этой стеною таится покой.
А мыши догрызли в углах сухари...
И я позабыла о жизни иной,
Пока не увидела этой двери.

Толкну - и у ног нерасплёсканный мир
До капли в прозрачном бочонке без дна.
И пышные залы с декором ампир.
И прорези кружев. И реки вина.

И вместо орехов - граненый топаз.
Принцесса спускается вниз, к алтарю...
И ломится стол от невиданных яств.
Я руку подам моему Королю.

Но манит прохладою мраморный цвет,
И стук кастаньет распластался в пыли.
Принцесса доела алмазный щербет,
И канули в вечный покой короли.

От каждого шага тускнеет хрусталь.
Теряя цветы, погибает левкой...
Покинутый странник. Притихший бунтарь.
За этой стеною таится покой.

Гавровская Елизавета

Малиновое
Немного романтичный
Малиновый берет,
Вельветовое счастье -
Моей весне привет.

А май засыпан снегом
Под пухом облаков
И запахом шуршащих
Малиновых духов.

На зонтике - пунктиром
Портрет в карандаше...
Пусть солнце не сегодня.
Весна - она в душе.

Лето влюбленное
Дождь - с солнцем.
Полосы стертые.
Синие - желтые, синие - желтые…

Листья в дожде.
Пятна блестящие.
Листья, сорваться в полете манящие.

Ромашка под ветром.
Гнется - уступит.
Любит – не любит, любит - не любит…

На проводах -
Пичужка отважно:
Важно - не важно… Точно не важно.

Дождь - с солнцем.
Лето зеленое.
К счастью, к несчастью -
Влюбленное.

Снеговое
Дрожат от холода стальные провода,
Протянутые струнами по крыше,
И обрываются, как будто в никуда,
Напуганные тем, что будет выше.
А снег пушится, падает, кружит,
Холодной колкой лапой мягко тронет,
Все выстудит из сердца, заглушит
И каплями взорвется на ладони.

Натянется на пальцы сеткой мысль,
Запутаются жизни переплеты,
А небо… Посмеется, может быть,
Предвидя все падения и взлеты.

Я – муха
Вся жизнь вокруг – неловкая рутина,
Все мухой я по ней, и все не вдруг.
Мне мысли – как стальная паутина,
А я сама себе ее паук.
Поймаюсь в философства жесткой сети
И в крыльями запутанную мысль…
Я – муха. И важней всего на свете
Найти в несносной жизни тонкий смысл.

***
За окном догорали лампочки,
Ударялись на первый слог,
И в горошек зеленых тапочек
Не одел на пороге Бог.

Развевались без ветра волосы,
Посчитали - опять весна.
Распевали охрипшим голосом,
Глядя в небо. Дождю в глаза.

Забывали смотреть по времени,
Расстелили дорогу вдаль -
И в плаще, в сапогах, за стременем...
И шипела о ножны сталь,

Медно-рыжие вились локоны,
И лились на рассвет шелка.
Рассыпались на точки шепота,
Пропуская точку звонка.

Там смеялись, где надо плакать бы,
И за край перешли, смеясь -
Не споткнувшись о прозу и слякоть,
О гранит и осеннюю грязь.

Новикова Александра

В чайной ложке твое отражение не похоже
На живое, ты - обездушенный отблеск шкафа,
Табурета, стола; будто Ленин, но чуть моложе,
Существо не реальней лекала и телеграфа.
Прав Зенон, и движенья нет. Мы стоим на месте
Под предлогом безумной сложности путешествий,
Каждый вечер в календари добавляя крестик -
Мрачный знак полного отсутствия происшествий.

У тебя есть небо, простор полей,
Белый парус солнечных кораблей,
И стекает вниз по щекам елей
От такого чуда.
Есть снега вершин, где всегда закат,
Где любой из смертных всегда крылат
И подать рукой до заветных врат.
Не видать оттуда,
Как клубится дым от сырых сигар,
Как мне впился в кожу стальной загар,
Как в свои семнадцать я черств и стар,
Высыхают веки.
Я посмел придти и просить приют
Там, где души не продают,
Где взамен беседуют и поют
За мои огрехи.
Я все детство видел и замечал,
Как глотает волны сухой причал -
Только он и слышал, как я кричал,
Подражая птицам.
Ты меня прости, я не видел снов,
Я не знал, на что для тебя готов -
Так позволь пройти до конца с основ
И не дай разбиться.

Кухня. Посуда в мойке дрожащей Пизанской башней
Нет-нет норовит свалиться. Подернулся суп вчерашний
Невидимой жирной пленкой. На хлеб воцарилась плесень:
Соседка не лучше прочих, но мир, как известно, тесен.
Лампа, мигая, светит безжизненным белым глазом
В лицо желтизне газеты. Я грею ладонь над газом.
Наполнил квартиру мерный и гулкий, как крик в музее,
Звон ложки о край стакана. Таков был конец романа

Школьным подругам
Двадцать лет не пройдет, как мы встретимся сильно уставшие,
Повзрослевшие да подурневшие, умнее не ставшие,
Похудевшие и располневшие, так же сутулые,
Без надежды и веры, но злые, с зубами акульими,
Поседевшие да побледневшие, вечно хулящие
Целлюлит и морщины, года, навсегда уходящие,
Позабывшие, перетащившие, переболевшие,
Претерпевшие, чудом живые, едва уцелевшие,
Не найдя, навсегда потерявшие, дважды родившие
И на школьные встречи, увы, никогда не ходившие,
Улыбаясь, признать ни за что лишь одно не хотящие -
Что живем лишь однажды, и все это в нас настоящее.

Закон Ома
И он говорит: оставляй за порогом дым,
Не завязывай хвост, не давай мне еще живым
Отпустить твою руку, не вечно же молодым
буду ждать тебя дома.
Говорит: я не стал поэтом, не стал врачом,
Но могу заменить подушку своим плечом,
Можем сутки с тобой молчать, хочешь, ни о чем,
это так знакомо.
И она говорит: отпусти, я боюсь не встать,
Ты плющом прорастаешь в кожу, и вся кровать -
Словно корни большого дуба, а мне под стать
разве что солома.
Говорит: я мотаюсь всюду, как жухлый лист,
В голове только шум и гам, соколиный свист,
Ты прости, за окном сигналит ночной таксист
там, у гастронома.
Так молчат, через щели окон сочится мрак,
Как во сне, не моргнуть, не сжать под столом кулак,
Здесь не как в кино и книгах, здесь все не так -
по закону Ома.

Цветкова Анна

***
Я к тебе не справедлива и к глазам твоим туманным:
Помнишь возле дома иву – силуэт ее фонтанный?
Помнишь, как – то летом знойным иву медленно срубили –
Мужичок взглянул довольно на остатки жёлтой пыли.

Помнишь, мыли утром окна, и струился свет стеною?
Я тогда насквозь промокла, опрокинув таз с водою.
Затонул паркет скрипучий неожиданно и быстро
В водах тихих, но могучих, как огонь, рождённый искрой

Помнишь мост через Ижору, рыбаков под ним сидящих?
Ты тогда, не зная горя, улыбалась в День Скорбящих.
Рыбаки смеялись смело над вопросами моими,
Голубым казалось небо, и - деревья золотыми.

Помнишь запах ягод свежих и грибов на дне корзины?
На твоих ладонях нежных я искала вкус любимый.
И в лесу искала эха, затерявшись у черники.
Сердце жаждало потехи, глушь, испытывая криком.

Я к тебе не справедлива и к глазам твоим туманным.
Как надрубленная ива, наклонилась ты печально…

***
Вечер долгий, дождливый был выпит до дна –
Ты шатался, как маятник в хрупкой руке,
С ядовитым дыханием больного жреца,
Заклиная вино в кабаке.

И сощурив глаза, равнодушно смотрел,
Как сужался бокал на холодном столе,
Голос мой пред тобой от бессилия немел,
Задыхаясь в табачном амбре…

А потом, словно вспомнив о чем-то, ты вмиг,
Не пытаясь казаться простым и родным,
Встал, накинул свой плащ на костлявый кадык,
Притворившись дурманом шальным.

И дойдя до границ (под покровом зонта),
Ты ухмылкою резко молчание сжал.
Твой глоток был последний, последний до дна.
Тенью сумрачной вечер дрожал…

Пусть будущее будет чуждым и пустым,
А прошлое покоится в могилах
Здесь некому над нами петь псалтирь,
А изменить что-либо мы не в силах.
Молчат колокола, погашен свет,
И мхом покрылись избы за холмами.
Здесь будущего, знай, отныне нет,
А если есть, то ты тогда не с нами.
Я расскажу иероглифом простым,
Как проливались реки под напором крови,
Как сын стрелял в отца не холостым
Патроном, позабыв о Русском слове.
Как мать, забросив все свои дела,
Спасала в поле бледного младенца,
После того, как только родила
Его, закутав с болью в полотенце.
Я расскажу иероглифом простым,
Как вдруг затихли песни на просторе,
Когда покинул Туроверов Крым,
И утонул конь верный в Чёрном море.
Пусть будущее будет чуждым и пустым-
А прошлое хранится за замками…
Не рассказать иероглифом простым,
О том, что было с нами и не снами.

Тая в себе утрату жизни,
Пытаясь обрести покой
Здесь, на подавленной Отчизне,
Я становлюсь себе чужой.
Моя душа осталась там,
Где рвётся небо над лесами,
Где по утрам встаёт туман,
Борясь с златыми куполами.
Душа осталась там, в тиши,
Где мчится ветер по просторам.
Об этом месте напиши
Мне повесть с радостным задором.
Осталась там душа моя,
Сквозя в проулках монастырских,
Вдыхая звонкий всплеск ручья,
Моля о милосердии близких.
Так низко опустилась тень
Над петербургским небом мглистым.
Еще один холодный день
Промчался мигом серебристым.

Время придёт! Нет, время уйдёт:
Время имеет свойство утраты.
Тот, кто чего-то отчаянно ждёт,
Так и сгниёт в резерве солдатом,

Вымучит дни, раскидает, как крошки,
По столу, по полу выметит в ночь,
И незаметно с порожней дорожки
Дни, словно крошки, скроются прочь.

По столу, по полу выметит дрожь -
Колкие крошки с солёным напевом.
Тонкие ножки секундою в грош
Выбиты новым весенним засевом.

Время придёт - нет, время уйдёт!
Выжжет поля на равнинах косматых,
Ветром хмелённым года унесёт.
Время имеет свойство утраты...

И, как в больничной палате, неспешно
Время разносит бинты обречённо
И равнодушным, и искренно грешным
И победителям, и побеждённым…

Искандыров Максим Маратович

«О Городе».

Город, замотанный шарфами дорог,
Город с размытой мартовской тушью
Кашляет глотками труб.
Продрог.
И, как я, немного простужен.

По басо́вым струнам трамвайных рельс,
По свирели реки потресканной
Он гуляет спросонок, влюблённый весь,
И людей вышивает крестиком.

Днём напудрится пылью, распуская узор,
И прогнётся мостами усталыми,
Ближе к вечеру нарумянит неон
И зажжётся слепыми экранами.

Город, замотанный шарфами дорог,
То насвистывает, то шепелявит.
И ведёт вхолостую немой монолог...
Город в серой фе́тровой шляпе.

* * *

Срочно!
Я опять пишу.
Потерпи. Послушай!
Одиноко. Ноль. И ночь,
Окнами наружу.
Шутка ли, который день
Комарьем гудящим
Ты в изрытой голове
Ищешь черный ящик.
Укуси уже, пронзи
Цеппелины мыслей,
Чтобы захмелевший мир
Бородатый мистер
Свел к блаженному утру,
К лету, солнцу, дому,
К пенью птиц и звону струн
На лужайке сонной.
Что, прости? Вовсю жужжа,
Будто вувузела,
Что-то вроде "Очень жаль"
Ты сказать успела.

«Поэт поёт».

Поэт поёт.
Среди меди труб,
он, пожалуй, скрипичней всех.
Он сегодня чугунен и груб,
жалок и вызывает смех.
И пальто его пешеходных стихов
Стерлось и автостопит взгляд
Запахом ли знакомых духов?
Может, мыслями обо всех подряд?
Вряд ли.
Слышно - сам себе жалуется
На недели, что зря работал.
Сердце
со словами "Возьмите, пожалуйста!"
он тянул, как промокший промоутер.
Измотанный,
так и остался стоять нелепо,
Прежним скрипкам предпочитая медь.
Но поет. Фальшивя.
Не ругайте поэта.
Поэт сегодня не может не петь.

«Глянцевое».

На глянце - мадемуазели с улыбкой,
На глянце и площадь без подворотен.
А гляньте, - ангел с Дворцовой у р ы в к а м и
Молит о городе на болоте.

А люд беснует в бухом разгуле,
Покрыв проспект ядовитой сыпью.
"Есть что? Салют! Давай-ка дунем
И за культуру по триста выпьем".

На глянце - главный герой на распутье.
Распятие Будды в прямой эфире.
Одни говорят, мол, виновен, Путин,
Другие ищут след Джугашвили.

«Море сумасшествия».

Знаешь,
Когда паруса заменяли нам
шторы,
и
Мы поплыли,-
Ты и я,
Корабль затопило.
В шторм,
что ли?
Теперь вокруг
море
Сумасшествия.

Теперь вокруг
волны,
Кругом одна бездна,
Без имени, отчества,
Страха и дня.
А сверху орудует
Месяц железный,
Он лезвием водит
По дну корабля.

Помнишь,
Когда эти волны стали
друзьями,
а
Мы баттерфляем
Достигли земли,
Учитель лицея
В тетрадку
с полями
Занёс нас
алыми
Линиями...

Лапченко Александра

Волшебная ночь
Полночь, все приглашаются к нам на чудесный бал!
Снежинки как юные гимназистки шепчутся по углам,
Растерянно озираются, ищут глазами зал.
Одергивают платья, торопятся... и... Та-дам!
Первые звуки торжественно льются из труб и флейт,
Взлетают гордо фанфары и струйки лент.
Зажглись свечи яркостью звезд и огней комет...
В праздничном зале места унынию нет.
Гулом раздались в ночи громких удара два,
Стрелки часов за весельем бегут едва.
Пол покрывается тоненькой коркой льда,
Время настало затеять игру в города.
В танце взлетают и кружатся, каждый рад
Блестками снега осыпать витки оград:
Калининград, Петербург, даже Волгоград,
Всех накрывает чарующий снегопад.
Утро настало, закончен волшебный бал,
Счастлив, кто чудо погоды такой застал.
Снег пеленою своей сонный город устлал
Санкт-Петербург заблистал.

***
Золотой пеленой осень кроет дороги.
Дождь поет потихоньку, капли с неба бросая,
И стучусь я в сердца, обивая пороги...
Дождь жалеет меня, песнь свою напевая.
Он не знает, как больно мечтать в одиночку,
Душу греть без тепла, жизнь без слез заливая.
Когда сил уже нет и поставить бы точку,
Твое сердце твердит: "...Здесь нужна запятая..."

Усталое
Я был бы счастлив, если бы не знал,
Как трудно будет в жизни предстоящей.
Когда хандрой осенней, настоящей,
Ломается все, что звал "идеал".
Когда нет сил сопротивляться боле,
Гнетет обыденность и серость будних дней,
И гаснет огонек в душе своей,
Ответственный за все железо воли.

Жена солдата
На фронт с тяжелым сердцем отправляла мужа.
Все спрашивала Бога: «Что же хуже
Быть может для младой, негаснущей любви?»
«Родной, любимый мой, ты Небо не гневи!
Серёженька, прошу тебя, вернись домой живым…»
То Оленька, рыдая, прощалась с мужем, с ним
Последние минутки желала провести,
Молитвами хотела все страхи отвести…
«Прощай, моя родная, поверь мне, я приду!
Я буду бить фашистов, чтоб отогнать беду!»
В последнем поцелуе любовь двоих слилась…
Взяв вещмешок, отправился, к жене не обратясь…
Все ждет, скучает Оленька без милого одна…
Любимому все хочется открыться ей, она
В себе ребеночка для мужа сохранит.
Домой письмо приходит: «Фашист не перебит!
Жена ты моя милая, любовь к тебе храню…
Вот если бы наследника, сыночка я хочу!
Назвали бы Максимкой…Но все это мечты,
Ведь я вернусь не скоро…Родная, как там ты?»
Дрожащею рукою слезинки вытирает,
Как мужу о дите их рассказать не знает…
Но все ж решилась девушка, супругу шлет ответ:
«Со мною все отлично, врагов в деревне нет!
Вдвоем тебя с Максимкою мы будем очень ждать…
Сережа, твоя Олюшка теперь жена и мать!»
Конвертик запечатала, на почту отнесла…
А через день старушка в платке к ней в дом вошла…
Со вздохом похоронку на мужа отдает,
Жена глазам не верит, бумаг не признает…
«Ну как же так, ведь он мне обещал,
О сыне, о Максимке так мечтал…
Что ж при рождении сыночку расскажу:
«Отец геройски твой, Максим, погиб в бою…»
Прошло с тех пор два года, словно миг…
Однажды постучался во вдовий дом старик.
И в сени путника красавица ввела,
В глаза взглянула, тут же замерла…
«Максим, сынок, вернулся папа твой…
Пусть в седине он весь, но все-таки живой!
Смотри, сынок, отец с войны пришел,
Он сквозь бои дорогу в дом нашел!!!»

Алиева Инна

нет, интересно, а знал ли ты,

что я юная наяда,

сотворенная из морской воды и яда,

не знающая наряда кроме наготы?

Узнаешь ли ты?

по знакам повторным,

безмолвным,

набравшим в рот воды,

по крикам

темноты

колюще-режущей

поверхностью ребер,

по дыханью

в муках любви,

искалеченному желанием,

сначала тайным,

потом отчаянным

знакома ль тебе?

по следам на песке,

по отметинам веснушек на носу,

по совершенно отстраненным взглядам?

так далеко нельзя зайти

но, может быть, попробовать

пройти? -

там где наяды плещут обрести

незамутненную

слезинку

взгляда.

замерзшая, посреди весны,

я остановилась;

становилось труднее дышать,

труднее желать чего-то,

труднее ждать;

и я решила, что лед разбит,

но его осколки

слишком колки,

как иголки впились в сердце

- и сидят;

неделями подряд

я совершаю обряд,

я летаю с духами по небу,

пытаюсь мечтать,

солнце заставляет ласково жмуриться

всем без разбора -

это тема для разговора

и она отдельна,

я совершенно беспредельна вглубь

поэтому таять так для меня вредно

- легко утонуть.

Serpentine

Серпантиновое хитросплетение,

Оттанцевав в небе, вниз слетело,

Оно хотело обвиться вокруг шеи,

мир ограничив своим приделом,

Но не сумело - и поделом.

И вот я стою увитая змейкой золотистой,

Точно богиня с фрески античной,

Не претендую на звание аутентичной,

Но знаю, что определенную роль играю.

Я распутаю золотистые путы,

Точно это игрушка -

лишь струйка серпантина

из старой хлопушки.

сердце не дышит,

ухо не слышит ударов,

я немного устала,

старая рана застарела,

мешает спать на дне океана

с замороженными потрохами

и душой;

кто мне желал покоя?

желание сбылось.

как обрести плоть

не расставшись с самою собой?

на дне океана

плавать в нирване?-

нет.

я хочу беспокойный свой смех

записать на пленку

и крутить до одури,

пока не расплавится

твой допотопный walkmen.

волны звука

растревожат до конца,

и проснусь я от вечного сна.

Если бы я была еврейской девочкой,

я бы играла на скрипочке.

Региночка Губерман -

мой новый роман выходит в понедельник,

я не бездельник,

я не бездарь,

я не без

искорки в глазах

восточных,

точно,

Если бы я была еврейской девочкой,

я бы и на скрипочке тоже.

Цибуля Александра

* * *

разметены
как после любви
розовые кусты

и душным виденьем набоковским
куцая рыжая твоя борода
как девичий пух

где стены дружные поют и хороводят
где осторожно двери задыхаются

и на счете моем лицевом
недостаточно средств

* * *

по голому свету ступает нога
сон остывает
ликуют нарциссы в последний раз
свершается
мумификация гиацинта

мы были внизу мы спускались там нет ничего
парковка подземная нам говорят
пешим здесь места нет
а выше пойдешь витрины парфюм
максимум ламбрекен

***
разводит руками вода, меня принимая.
равновеликая, толстая, неуязвимая.

я плакал, ее прижимая к себе,
она уходила,
всегда уходила.

я для нее выбирал колыбели, сосуды.
она испарялась, она
изнемогала в неволе.

нежная, всепонимающая, она
меня примиряла с собой,
она меня делала берегом.

она наливала мне волей ладони,
напоминала о боге,
которого я
откладывал на черный день.

свободная, как клошар,
быстроногая, бывала везде,
обо всем говорила.

старый, слепой, я болел от ее голосов.
я камнем ей был,
я был ей началом движенья

*
на берегу руки родной
лицо огромное лежало
лицо красивое лежало
лицо нарядное лежало
лицо лежало с головой

лицо накрылось с головой
как медным тазом простыней
пристыженное изначала
накрылось медной простыней
накрылось тазом насовсем
накрылось очень

лицо лежало голубое
лицо лежало как живое
лицо лежало все такое
лицо лежало как лицо

лицо сидело в небе синем
лицо висело как картина
лицо как ласточка легко
лицо уже почти взошло

***
что же ты, что ты, маковая росинка,
тыквенная семечка, клетчатый лоскуток,
я тебя, деточку, сломанную балеринку,
посажу на ладошку, отправлю в рот.

я же сама - вшивая приживалка,
выкидыш-вскормыш, выродок, тля.
никудышное колышко, птичка, скорлупка,
жимолость-жалость, худая трава.

на толику жизни, как в шкурке овечьей,
как по ночам из графинчика пить,
несчастливый билетик, богульник, бессмертник,
водомер, недомерок, приставший мотив.

так и растет из немощи нежность,
новое сердце как Лазарь встает,
зима нас поселит в царственном, бледном,
слепит в единый круглый комок.

когда же придет путешествие сердца,
в лодке души не нащупать щелей,
штопать пока что посудину сердца,
тая и тлея в песне своей.

Наталья Шведова

За анатомией глаз угадывается дождь.
Древесный навес убивает надежду на смерть –
Под ним сложно не согласиться с солнцем. Дрожь,
Что притаилась в анатомии кисти,
Не выйдет наружу. Стихает, смеркается лес,
Нечистая сила снова устроила пир
Утверждения жизни путем унижения,
Уничтожения тех, кто не жил.

Их умытые руки не возьмут подношения.
Они не уйдут, пока не вспыхнут деревья,
И по горелой решетке мертвых стволов
Убитые будут шарить в поисках хлеба,
Но найдут лишь изящные узоры из слов.
И в анатомии сердца произойдут сбои,
Нервные иглы тронутся вверх, на свободу.
Замрут дождевые реки уставшей крови,
И останется только плакаться личному богу.

В раковинах ушей заплещется ветер,
Открытое небо вернет надежду на жизнь –
Под ним так легко согласиться с дождем.
Огонь всех живых мертвецов пометит.

Стены - доказательство жизни.
Лижет ночные окна далекий дым.
Предстоящий день заключается в дохлой крысе,
В сырости проскальзывающих машин.
Предстоящий вечер уже заключен в бутылке.
Квадраты окон перекрывают сумрак.
Все же есть, наверное, где-то какая-то жилка:
Не дает умереть, разрешая о смерти думать.

Твоих стен слишком много, они тебя не отпустят,
Да и сам ты не хочешь этого. Стены в апреле
Обрастают ласковой шерстью: снаружи так пусто,
Что этого просто не вынести. Тихой капелью
С годами вытекла жизнь, осталось подобие.
Тебе уже не понять, что ты можешь быть нужен,
А раз так, то в конце концов не будешь тем более,
И все, что ты есть - это отражение в лужах.

Белое безмолвие

Кипит свернувшееся молоко,
Без удержу царапая кастрюлю.
Весь сок утек куда-то далеко -
Наверное, в забвение июля,
Где насекомый дым над ложами светил,
И в бедном театре все одно, и зрители мертвы.
Свет лампочек – удушье навеки выцветших белил,
А все же жизнь со смертью надменно и на вы.
Лишь вязкая пустыня во сне – и в том же сне.
Вернулся свет на цыпочках бескровия.
Ошибочный налет останется на дне,
Хоть он уже повсюду – и белое безмолвие…

Малиновое молчание

Свет? это вспыхнула молния,
Или кто-то пронес свечу.
Бог? Мне не позволено
Входить, не покрыв головы.
Думаю, что его там и нет.
Напившись сладости пыли, молчу.

В уши набился шелест травы,
Летней жары полуденный бред.
Малиновое молчание
Пахнет, наверное, лесом,
И хвойное осязание -
Изнутри, как из сонма елей.

Муравейники, слепни, болота…
Но одна ягода – вдавит весом.
Что комок нервов в теле
Перед молчания сладкой зевотой?
Что прощупается – не минуется,
Потому покрывала так глухи.

На роду написано – сбудется
В четверг после дождичка,
И папоротник зацветет.
До сих пор по льду шарят руки.
Ожила даже хлебная крошечка,
И сама к постели ползет.

Весенняя песня

Отчего вода такая синяя,
Почему неласкова земля?
Видно, канул звук твоего имени
В той воде, как в легких февраля.

Как же так - шаги твои неслышные,
Глушит их лукавая весна.
Ветер вертит зеркала над крышами,
В них все та же гладь отражена.

Вот от пыли зеркала очищены,
Но видна в них только одна муть,
Да и все они, быть может, лишние.
То ли разбивать, то ли уснуть.

Видишь, капли как к тебе стекаются,
Словно грязь ты на автобусном стекле.
А тебя все будто не касается -
Позабыл ты, что уже не в феврале.

Иванова Александра

Стихотворение из будущего, написанное мной 11 июля 2013 года

Посвящается Философскому Факультету СПБГУ

Невыносимое желание закрыть глаза и очнуться через полгода

На том же месте, где бронзовый гений,

Измученный щемящей лёгкостью неба,

Взлетел вслед за факелом в пропасть утра – утрата

Веры в то сновидение, где я летела туда же, парила

Над морем, залившимся смехом, бодрым,

Разбуженным ликованием переливов жизни, в нём расцветшей.

Невыносимое желание задержать дыхание и почувствовать, как Нева

Свежими, прохладными своими, парящими рукавами-птицами

Перелистывает страницы с высеченным на них посланием от века -

К вечности -

Любовь к моему Солнцу, к моей Жемчужине,

К Радости моей, к моему Забвению,

Которая не сотрётся временем.

Мой город «нельзя не любить и твоё сердце тоже оттает».

Невыносимое желание отдалить от себя все звуки:

Растекающиеся, дребезжащие, заполняющие перепонки густеющим облаком,

Сочной мякотью в голове разливающиеся.

Чтобы услышать, как эхо твоих шагов набирает силу,

Накатной волной вверх по лестнице,

Схлёстывается с шёпотом леса и с золотом латыни,

Струящимися из лёгких совиных, шквалом обрушивается на меня.

Ветер вылетает из дверного проёма, и мы заходим.

Невыносимое желание воскреснуть прорывается через лёгкие

Ветвями присохшей к гортани жажды.

Моё воскрешение собранный мёд выгорчит в чёрные угли,

Раны посыплет солью, станет царапать душу,

Окропив меня водой правды, отняв у меня то немногое,

Что осталось: Относительное равновесие

И остаток надежды на кончике лезвия.

Снег ещё только начнёт подтаивать, февраль пролетит незаметно,

Наступит Кошачий Праздник и день моего надлома.

Рассыплюсь на месте,

Но Эти Стены, но всё, что меж ними, останется девственно чистым,

Нетронутым, близким и продолжающим двигаться дальше

В своём непрерывном полёте вверх вниз,

Вниз и вверх, по волшебным ступеням.

Невыносимое желание разорвать себе грудь и вместить всё это в сердце своё

Движется вместе со мной, живёт, не смыкая глаз.

Древний шёпот латыни струится, струится повсюду:

Сове открывать клюв не нужно, шептать чтоб и петь - клюв закрыт.

Сове открывать глаз не нужно, чтоб видеть и чтобы всё знать

- Закрыты глаза.

Сова спит и ждёт,

Её сердце открыто,

Она ждёт моего прихода.

1 марта, 23:30

А лето пело

Посвящается роману «Дом, в котором»

Лето кипело.

Лето было жарким.

Лето журчало рожью и соломой.

Мурчало сказки. Гусениц глотало,

А по ночам выплёскивалось в песню.

И в пляске ветра намертво сгорало,

Вином и хлебом воспевая землю.

Смеялось нам раскосыми дождями

И муравьёв окрашивало в травы.

Оно неслось куда-то вслед за нами,

Звонкоголося белыми стадами.

Куда мы, взявшись за руки летали,

О том лишь знает желтобровый вечер.

В его бровях, смеясь, каталось солнце

И, наигравшись, спрыгивало в воду,

В болотной тине сонно угасая,

Сплетая косы с влагой камышовой,

И шептунов невидимых глотало.

А мы играли на устах крапивы,

Нектаром лунным склеивая души,

Слагали гимны месяцу младому,

И всё, что звали нашим «светлым счастьем»:

Все реки мира, все лесные тропы –

Мы всё к ногам бросали белокурой,

Кудряво-пенной синеглазки Ивы.

И затихали гулкие стрекозы,

Застывшей радугой вползая в наши ленты,

Что мы плели из глаз пушистой вербы

И поливали золотом пшеницы.

Горячим мёдом в пальцах разминали

Мы этот запах, сотканный из чуда –

Так пахло лето и твои ресницы,

Что так сдружились с робкими ветрами

И щекотали Солнце в медных травах –

В серпах, взошедших от истоков мира,

Из спящих нор взобравшихся на небо,

Чтоб с юных звёзд взглянуть на праздник ночи,

На пир лугов, что помнит нас с тобою,

Нас утопавших в нитях тонкострелых,

В зелёных нитях шёлковой осоки.

А то, что лица вымазались клюквой –

То не порезы, не высоки травы –

То ночь свернулась в змейку синей шерсти

И уползла туда, где шум прибоя,

Оставив нас в мерцающих долинах

Встречать рассвет с закрытыми глазами –

То солнце, спящих, нас благословило.

А лето пело…

Лето было жарким.

***

Посвящается роману «Дом, в котором»

И древней вязью голос тишины

Меня унёс в мерцающие сети

Миров, в которых тают шептуны –

Венком луны целованные дети.

Я шла меж трав, по лезвиям из снов

Тревожных вспышек тонущего моря.

В тени ветвей я сшила свой покров

Из тьмы речных тропинок косогора.

И голоса отшельников брели

Среди ветров, по рощам светлых склонов,

И я их грела всплесками зари,

Я их купала горстками в ладонях…

Я помню каждый всплеск рассветных волн,

Что тишина внутри меня пропела,

Как тяжело поверить, что кругом…

Кругом меня – лишь выцветшие стены.

Я знать хочу, что море нам несёт,

В его глазах – две маленькие дверцы.

Я в них ищу глубин, а не высот…

И каждую былинку

Тронуть сердцем.

22 сентября 2011

***

Топкие тени уносят руки мои, шепчут в окна

Странные песни о дышащих ветром листьях, о криках гуннов…

Нежные веки оков задушены гладкостью стёкол.

Белые птицы свили деревья из чьих-то жизней, упали руны,

Голос мой вытек снегами и катит железное небо,

Я остаюсь в своём белом бутоне окон с глазами жницы,

Я отстегнула ноги, бросаю их призракам щелей,

Я кричу «нет!», растворяюсь в сознании стёкол и вижу лица.

Топкие тени уносят руки мои, шепчут в окна

Странные песни о дышащих ветром листьях, о криках гуннов...

И я стреляю в сердце своё, где мечется в вопле птица,

И ветер срывает промокшие листья, близя все звуки вселенной.

Нити дождя в волосах моих кутают древние сказки

И заплетают змеиных комет ожерелья в лесные тропы,

И я кричу «да!», разрывая границы вечности, тяжбу смерти,

И убегаю в безвременность с криками гуннов !

3 октября 2012

Когда я умру

Когда я умру, ветер укроет руки мои жухлой листвой.

Белые птицы уже приносят мне веточки вербы,

Чтобы свивать в волосах моих тёмную ночь и гнёзда для своих детей.

Ждать им осталось не долго,

Нежностью древних сказок вереск подбирается, подбирается к моим рукам.

Я растворилась в дожде, но дикие ломкие ветви не пускают меня к светлым синеглазым рекам,

Загоняя тень мою всё глубже и глубже в самое сердце густеющей цветными голосами птиц чащи.

Дождь даровал мне огромную силу, но сила уходит.

Она стоит у дверей моих и уже застёгивает пуговицы на своём пыльном дорожном плаще,

Она стучит сапогами, и стук этот всё отдаляется, всё отдаляется от моего сердца

И промокших чернотой его обитателей. В чаще живёт мой усталый ворон,

В колючих ветвях её закован навеки уродливый зверь –

Дождь так любил его, что растворил его в ласковых струях своих,

И зверь стал прозрачным, уподобляясь дыханию ветра.

Когда я умру, сгуби и мою чащу, отдай её воле синего пламени,

Сруби из деревьев моих и дубового мха высокий и светлый дом,

Чтобы увидеть на месте срубленного леса и вытоптанного вереска

Мёртвое тело чудовища, в волосах которого щебечут птицы

И воспевают нежность твоей весны.

1 мая 2013

Анна Лесина

Шпион погасшего окна

Ночь октября баюкает сонливо,

Уж век очередной, ужасный век.

Когда минута сна – глоток увядшей силы.

И кажется, что замер Мир, но – нет!..2:32,но что для суе время?

«Горящих» окон многих брезжит свет.

В них жизнь кипит, бурлит и с новой силой

Кидается на наш ужасный век.

Вон в том окне назначено свиданье,

В соседнем сплетницы пьют чёрный терпкий чай.

На этаж выше ссора, гвалт, восстанье.

Полёт стекла заметишь невзначай.

Гуляют свадьбу: окна солнцем блещут.

Квартирой ниже тихо помянут

Ушедшего сегодня; «Скорой» скрежет – Из 52-ой убитого везут.

Впервые грудничку показывают звёзды,

Соседнее окно погасло, в этот миг

На первом этаже льёт безнадёжно слёзы

Прильнув к холодному стеклу лицом старик.

Бессонница, зловредное питанье.

Преданье технике, бессвязный разговор.

А кто-то, как и я, шпионит тел метанье,

Немых судеб сторазный приговор.

Теряя жизнь, внезапно зарождаясь,

В движении ночами человек.

Желаю я, чтобы вы просто спали

Сном вне кошмаров в наш ужасный век.

Воздушный змей

Взмах, ещё взмах. Мольба в глазах,

Ты не взлетишь – Наступит крах.

Стук сердца, Связанный с тобой

Прозрачной лескою-судьбой.

Метель, сильнейшая в столетье,

Колючей ворошит рукою

Белёсый сор, летящий опрометью,

И небеса слились с трепещущей землёю.

Торнадо хлопковых снежинок

С грубейшей силой прожигает

Лицо моё и ослепляет,

Как саранча, стотысячной толпой.

Но, вопреки всеобщему сужденью

О скорбности враждующей метели,

Воздействовать желаю на творенье

Природных сил я с помощью дуэли:

Алою птицей взмыло в небеса

На леске – чудо, гнущееся ветром:

Воздушный змей – наивная краса,

Пропахшая морозным черствым пеплом.

Пурга не терпит дерзости огня,

По-детски светлого, как будто рокового,

И истребить пытается, клоня

К земле червоного героя внеземного.

И диким существом истошно завывает

Вмиг приручённая строптивая метель,

И в мускульную лошадь обращает

Живого роя снега канитель.

Рыжий кот

Она внезапно как вспышка вошла тем морозным будничным утром.

Раскрасневшаяся, обдала озорной болтовнёю… Смутно

Слышал я лишь её баритон.

И мгновенно моя холостяцкая комната

Потускнела и чудовищно сжалась в размерах.

Не смахнув упавшего на лоб светлого локона,

Хохоча, она села на драное кресло, скинув на пол томик Мольера.

Ситуация стала чрезвычайно досадной.

Опьянённый духами, я морщился… Дико нелепо!

Впрочем, она пожелала, ткнув пальчиком в Блока,

Чтобы я вслух прочёл ей. А как по заказу, сонета

За стеною соседней фальшиво и громко стонала.

А в очах стихотворные строки предательски прыгали.

Озарённый, поймал я on bijou[1] её лицевого овала,

Она молча смотрела в окно, от сплетений волненья ли?..

Оказалось, большой рыжий кот с трудом лепится

По карнизу скользя неуклюже, что рыба у проруби.

И добыча морозному горе-охотнику лёгкая грезится :

Ничему не внимая, влюблённые, ворковали серые голуби.

Я несказанно вмиг рассердился,

в оправданье лишь вымолвить смог:

«Потому что на шатком карнизе целовались не мы, а голуби!»

И в сердцах её выставил я за безумный январский порог.

_____________

[1] прелесть (франц.)

7 января 2011

Но знаете ль, какая скука!..

Пылая страстию любви,

Друг другу грезились они,

В мечтаньях были неразлучны,

Душою сладки, благозвучны.

Но чуть заслышав стук шагов

И аромат родных духов,

Он скоро очи упускал,

Лукавый чувствуя оскал.

Пустыми встречами глумясь,

Испепеляя взглядом власть

Души над разумом, они,

Как гувернантские сыны,

Тешась игрою - своей мукой,

(Она им стала вдруг порукой),

Так никогда и не сошлись,

По фьорду грусти унеслись.

И лишь могильными крестами

Судьба Амура вновь свела

Души две страсти и страданий,

Истёртых горечью мечтаний.

Она им шанс преподнесла.

Но, знаете ль, какая скука!

Они и там, забыв друг друга,

В небесной тени растворяясь,

Расстались, вечно помня страсть.

Dementia praecox

Вы знаете, как это чудно - быть сумасшедшим?

Смеясь, рассуждая о разуме псевдо ушедшем.

Возможности черпать из этого дикого слова,

Прощая нелепости нрава по-детски крутого.

Вы знаете, как это странно – быть сумасшедшим?

Впадая в раздумия о бытие чересчур скоротечном,

В самобичеванье искать наслажденье морали,

Срисовывать зубчик расчёски, чуждаться шумов магистралей?

Вы знаете, как это страшно – быть сумасшедшим?

Витая вне тела в пространстве Земли бесконечном.

В Доме Жёлтом за зеркало прятаться: тени ликуют,

А вне забытья понимать: тебя больше не существует.

Дубкова Виктория Анатольевна

Когда дурные мысли
Тебя переполняют,
О будущем подумай,
«Я стану» окрыляет.
И в будущее помести
Все то, что ты сечас не смог
И обязательно туда вмести
Добра, мечты и радости поток,
Не ставь себе ограничений,
Лети и властвуй без сомнений
Представь себя душой друзей,
Вообрози , что из морей
Ты наполняешь жизнь свою
И вот уже ты на краю
Остановись и улыбнись
Сегодняшнему дню.

Помню: в детстве драчуньей была -
Мы с мальчишками часто дрались,
Помню – кровь из губы потом долго телка,
И что долго со мной ругались.
И никто не жалел, говрили все:
Мол не девиьче это дело.
Но от этого не было худо мне,
Был азарт и веселье было.
А сейчас меня стали чаще бить,
И не в силах мои дать сдачи
Просто стала моя душа кровить,
Просто стали иными задачи.
Как тогда, десять лет назад,
Не жалею, не зову, не плачу
Только трупы весеьля и смеха лежат
Я много на драки трачу.

«Чему – нибудь вы рады?
Чего-нибудь хотите?
Кого-нибудь вы ждете?
Что мучит ваши мысли?
….О,Господи, не спите!»
На все ответ был: «Нет,
Я вюблена и не могу понять,
Пуста или полна
Основа есть иль нет ее,
А мысль одна дурней другой
И почему не нужен мне покой?»
Он продолжал: «Вы любите кино?
Давно вы ездили в метро?
Вам нравится гулять?
Вы любите рассвет встречать?»
Я о своем: «Мне кажется я в беспорядке,
Я чувствую – играю в прятки
С судьбой, с рассудком, без оглядки
Я мчусь к нему,
Я здравый смысл рву»
Он был настойчив: «Давно вы говорили с мамой?
Друзей вы видели давно?
Считаете себя вы правой?
Дается все ли вам легко?»
Он не приклонен был, не слышал: «Я капя в море счастья,
И изнутри на части
Я взрываюсь,
Я мру – я задыхаюсь, и даже сотни лет..»
Прервав меня сказал в ответ:
«Вы девушка больны, иль не по адресу пришли».

Надежда Ларионова

***

На траве и глухо и слепо –

как за забором.

Припечатанные

солнечным теплом.

Словно бабочки к альбому.

Город стирается в памяти,

как что-то первородное.

Оставляя сердце на паперти

я иду в твой храм свободная.

Дай мне быть такой нелепой,

как дома.

Дай сделать слепок

твоих ладоней.

Испей меня

и дай вновь наполниться,

Подняться выше алтаря,

как горлица.

***

Солнце опоило сад;

Хмельно, лениво

качаются пионы.

Тени спят

в акации медовых кущах.

Смятых трав,

нагретых солнцем, гуща,

С них, пахучих,

нету сил подняться.

Над травой

лимонницы роятся.

Колосок

перебираю пальцами,

прикусив за кончик стебелька;

Затаившейся улитки

глажу панцирь,

о щеку ласкается

пух от тополька.

***

Щебень не пройденных дорог

не царапай пяточки.

Я наматываю нервов клубок,

в уши закладываю ваточки.

Губы не целованные

ничего от меня не требуйте.

Беру ножи стерилизованные

и препарирую небытие.

***

Есть целый мир

За границами разума,

Мир оглушённый, ослепший,

Скрюченный спазмами.

Есть мир дворцов

За закрытыми дверцами –

Есть целый мир

За границами сердца.

Бывает,

люди выходят

За грани этого мира.

Бывает,

мир превосходит

Грани людских зарниц.

Так часто

люди

Границы возводят.

Но никогда

мир

не возводит границ.

Наталья Малыгина

По мотивам книги Мариам Петросян «Дом, в котором…»

С. Д.

Не ходи за мной в этот город, граница – здесь.

Не ходи, ты слышишь? Стой… Вырастает Лес.

Вырастают травы у ног, голова пуста –

Это новый сон и новая пустота.

На губах остается меткою Леса кровь,

На губах… А впрочем – это обрывки снов.

Уходи, уходи скорее из этих мест,

За моей спиною тенью разросся Лес.

Не ходи за мной, я ведь, кажется, говорил,

Не ходи, ты слышишь? Лес – это чей-то мир.

И ты знаешь – чей. Пробирается в сердце Лес.

Уходи… Но поздно – ты остаешься здесь.

А сегодня, в Самую Длинную, будут сны

Оживать – и если успеешь… Дорога ждет.

Этот Лес у каждого в сердце осколком тьмы,

У реки – ни границ, ни дна, и не может лед

Одолеть ее и сковать собой навсегда.

Просыпайся, соня, время чудес пришло,

Пока в сердце Лес, не опасна тебе вода,

Но однажды Лес придет за твоей душой.

17.03.13

Дороги тьмы

Никогда не знаешь, где оборвется след,

Этой ложью полон каждый открытый рот,

Зеркала фальшивят тысячи тысяч лет,

И по их осколками время бежит вперед.

Зеркала фальшивят. Сможешь ли промолчать,

Когда в снах повсюду мелкий сухой песок?

А в глазах застыла смерти чужой печать –

На границе с пулей, выпущенной в висок.

Зеркала фальшивят. Что же, ты знал всегда:

На седьмой минуте Бог открывает рай,

На седьмой минуте выстрел – в упор, вода

Разбавляет вечность, помня ее – вставай.

Горизонт не виден, дымные города

В моих снах, а впрочем – к черту такие сны,

Никогда не знаешь, что принесет вода –

Ничего не знаешь… Сердце в ладонях тьмы

Безнадежно долго ищет свой вечный лед

(Безнадежность в сердце плавится и горит),

Пустота мгновенно ложью наполнит рот,

Но об этом Бог со мною не говорит.

Тишина обычно помнит любые сны,

Оживает небыль, время уходит в свет,

Никогда не знаешь, где на дорогах тьмы

Оборвется снова неосторожный след.

1-2.05.13

Отрицай свою суть. Говори: страшно жить.
Изменяй свою память. Ищи у Реки —
Может, что-то найдешь. Но, увязнув во лжи,
Ты останешься здесь. Это тьма — не беги,
От нее убежать не получится в сны,
От нее убежать не получится в боль.
Отрицай свою суть, но в ладонях у тьмы —
Твое сердце. Что скажешь, забытый король?

Говорить? Нет, бессмысленно — тьма не поймет,
У Реки же ответов вовек не найти.
Но однажды холодное сердце сожмет
Непонятная жажда другого пути.

Пусть идут холода по следам за тобой,
Загляни в свою душу — извечный огонь
Ты увидишь. Отныне твой путь — за Рекой.
Только в воду войди — тьма отпустит ладонь.

Но я слышу ее в тихом шелесте слов,
Я страшусь отражений и черной воды,
Так змея, сбросив кожу, находит свой кров,
И о старой не помнит до новой беды.

Отрицай, мой король. Будет ложь твоим сном,
Будет ложь моей дверью, что манит открыть.
Я ждала почти вечность, ждала так давно,
Что уже отгорели чужие костры.
Отрицай, мой король. Твоя ложь есть закон.
Посмотри мне в глаза — отразишься ль в них ты?
Я лишь знаю одно: твоя тень займет трон,
Твоя тень, что когда-то боялась воды.
Мой король, ты останешься в зеркале том,
В тишине голоса все равно не слышны.

Но я слышу... И эхо становится сном,
Короли в этом сне никому не нужны.
Но я вижу, как свет превращается в тьму,
Как огонь отступает, а лед прячет боль.

Отрицай, я прошу. Никогда никому
Не рассказывай сказки про жизнь, мой король.
29.01.13

Нас двое, и в этом – основа миров,

Закат догорел, а рассвет – через вечность,

Но лишь у людей неожиданность встречи

Рождает безумство поступков и слов.

Нас двое – по разные грани стекла,

Чужим отголоском победы – отрава,

Ненужная память, забытая слава –

Но вечность всегда под прикрытием зла.

Нас двое – и мир поделен пополам,

Но черное с белым – и то ближе будут,

Всегда война проще, когда верят люди

Своим королям и пророческим снам.

Нас двое – но в клятвах слова сочтены,

И время застыло, забыв о рассвете,

Лишь серые скалы не знают, что ветер

В своем одиночестве губит мечты.

Нас двое – а вера сжигает мосты,

Пути окружные исчезли в закате.

Но мир неизменен, пока стоят братья,

И сказки заполнят пустые листы.

18.08.12

Кривошеева Софья

Питер

Питер.

Усмешка горькая в изгибе птичьих крыльев.

Питер.

Величие и слабость в жестком мире сильных.

Питер.

Туман, дожди, на горизонте силуэты.

Питер

Живет застройщикам назло и всем приметам.

Питер.

Аллеи, всадники, скульптуры и проспекты.

Питер.

Зарплата за билет на тридцать третий сектор.

Питер.

Дворы-колодцы, однотипные хрущевки.

Питер.

На невском катере бессонные ночевки.

Питер.

Мой скромный город роскоши и блеска.

Питер.

Твой голос не дрожит, твое согласье веско.

Питер.

Мосты расходятся по знаку высшей силы.

Питер.

Будь я слепой, я б для тебя глаза открыла…

(3 февраля 2009 г.)

Под Маяковским

Посмотрите на меня!

Я актриса, я красавица!

Под софитами звеня,

Голос мой переливается.

Наконец из полутьмы

Ложной скромности довыпрыгнув,

Самодельные псалмы

Буду истово выкрикивать.

Отнимаю стиль и слог

У великого гигантища!

Помидоры, топот ног

Долетят из зала-пастбища.

Ну и пусть! Теперь маяк

Буду века двадцать первого.

Я отсею вялый шлак

Старых слов с отдушкой серною.

- - -

Посмотрите на меня!

Я актриса, я красавица!

От словесного огня

Ледяная сцена плавится…

Жаль, что силы не дано

Голоску безмикрофонному.

Лучше выпрыгну в окно,

Чтоб не надоесть поклонами.

(27 октября 2010 г.)

Время

Спасибо, время. Ты, конечно, вышло.

Я не могу угнаться за тобой.

Твои шаги за дверью еле слышно

Еще поскрипывают.

Все, теперь покой.

Я не успела. Что же, так бывает.

Теперь не нужно никуда спешить.

И чувство долга пусть позавывает

Еще недолго.

Что-то шебуршит...

Ах да, минутки россыпью смущенной

За кавалером-часом семенят.

Ну что ж, родные. Я теперь довольна:

Цейтнот явился,

мой любимый брат.

Он снова вгрызся острыми зубами

В немое тело архиважных дел.

Как жаль, что вновь победа на татами

За жирной ленью.

Воля – на расстрел…

А в голове – бессменно, неумолчно

Глухое «надо» барабанит вальс…

…А в голове – почти без сил, заочно

Живое слово

отрицает фальшь.

И закружился на краю абсурда

Прозревший мир, и снова загудел…

Но вновь ослеп. Растаяли секунды.

И все из рук.

И мир оцепенел.

(2-5 декабря 2010 г.)

Иллюзия свидания

Сегодня мне сказали, что не зря

Родители меня назвали Софьей:

Не по годам я, якобы, мудра...

Но я своею всей натурой совьей

Осознаю часа примерно в два,

Что ошибалась женщина-профессор.

На шаг назад отходит голова,

Когда горит во тьме беззвездной сердце.

При свете дня рассудок – верный паж:

Услужлив, расторопен и надежен.

Но ночью... Ох... Смываю макияж -

И ум сотрется, словно пудра с кожи.

Я мигом погружаюсь в полубред

И становлюсь... предельно откровенна.

Воображаю, будто я поэт

И выпускаю кровью стих из вены.

Но если б только стих!.. Во мне кипит

Отчаянное новое желанье...

И, не успев нажать на крест-delete,

Отправлюсь на Голгофу за посланьем...

И буду верить, ждать и уповать

На благородство, на судьбу, на чудо-с!..

Пока ж – свалюсь бессильно на кровать

И хоть на несколько часов забудусь.

***

Когда часы не то, что полночь бьют,

А час, и два, и три уж отзвенели,

То логики зеркальный мёрзлый пруд

Ломается, как ветхие качели.

Могла я уповать, взывать, молить

На что, к кому или ж кого угодно:

Простое "занят" может перебить

Любые праотцам мои поклоны.

...Я благодарна Вам за комплимент:

Бываю иногда не самой глупой.

Но я не знаю, как поймать момент,

Когда удача мне растянет губы...

(3-4 декабря 2011 г.)

Имя

Я слышу, как звучит мелодия имен.

В твоем поет гитара глуховато:

Распятая струна издаст протяжный стон,

А после – задрожит от пиццикато.

***

Упругой тетивой растянут первый слог.

Крепка она, хрупка… почти любима.

И если подкрутить настроечный колок,

То звякнет обнаженно, уязвимо.

Второй же слог закрыт, наполнен глубиной.

Оттянута струна шестая лихо…

Отпустишь – загудит сонорно.

Ми минор

Растает в тишине хвостом шутихи.

***

Я слышу, как звучит мелодия судьбы.

Тягуча и… светла.

Невыносимо!

Писала б о твоих… веснушках, если бы…

Но у меня

осталось

только имя.

(17-24 февраля 2013 г.)

Анна Разгулова

Твой нос покраснел.

И снова так нужные, вечные фразы:
- Мой нос - помидор! Он так покраснел!
Смотри лучше в небо, на купол ненастный!
Сходи со мной в церковь! Пойдешь по весне?

Давай танцевать, чтоб весь глобус шатался!
Он рад нам с тобой, мы им призваны жить!
Ты видишь то поле? Колодец остался
Один на пригорке без матери-ржи.

- Но мы ведь не рожь, не колодец иссохший.
Бежим же к нему по знакомой тропе!
На старости дней веселить его, в крошках
Древесных почуяв печаль его пней,

Его пополневших от влаги боков,
Ресниц, хоть седых, но распущенных настежь,
Впитавших, быть может, за жизнь столько слов,
Каких стоит лишь лебединое счастье.

Колодец, он слышал, небось, этот крик,
В крупинках таящий без малого море
Любви их иль верности, неразберих,
Десятого-пятого нет, как в Гоморре.

Ты можешь ли мне обещать при царе,
Колодце премудром с глубокой душой,
Твердить сквозь года, что твой нос покраснел?
Ведь, знаешь, мне этим дышать - хорошо.

Звезда.

Не китайской стеной отграничить счастье,
И ущелье нам только глубин придаст.
Я тебя умоляла - нельзя прощаться!
Да зачем-то искать что-то большее, красться
И давать отыграться судьбе на нас,

Чтоб потом по гвоздям, по огням из улиц,
Покатиться под поезд, упасть с моста
И почувствовать, что всё внутри свернулось:
Все дожди, все снега, все жужжанья в ульях,
Уничтожив от крайности мой состав:

Твои выдохи, грубости, нежный выплеск,
Недоколкости, ревность, нежданный в лоб,
Непонятные чувства, в которых рылась,
От которых последний собачий вылез
Проседевший от холода клок,

От которых случалось дрожать всем телом,
Пробиваясь сквозь тернии к той звезде,
Что меня берегла - я могла всецело
На неё положиться, звездой бесценной
Мне любовь твоя слыла, будь я везде

Без ума, без границы на дозволенья,
Без румянца, без крестика и без силы,
Даже если настрой мой однажды веял
Неудачей, болезнью, потерей веры,
Та любовь по душе моей колесила -

Не давала мне сдаться, туда дровишек
Наподкидывала, чтоб побольше искр
И тепла излучалось, ей сам Всевышний
Нашептал про рецепт мой, как можно тише,
И сказал - на закуску - женись.

Я тебя воспевала, тебя молила
Не прощаться, пока не сойдут снега
С самой сильной горы в самом сердце мира…
«Боевые сто грамм» на грудь командира
Мне сегодня опять кто-то пришлый дал.

Я многого требовал от тебя.

Я многого требовал от тебя,
твоих нещадных как море глаз,
вставал с зарёй, целовал, будя,
ходил на поле пасти коров,
лежал с лучами поверх травы,
и думал, как ты без меня могла
ждать рук моих и в усталых их
вот этот вечерний букет цветов,

Как ты по хозяйству одна все дни
хлопочешь и помнишь то утро, как
свои касания подарил,
и этим обрёл я силу с тобой.
Ты сможешь от этого петь и весить
бельё на верёвки для дурака,
что дотемна будет горазд и весел
скакать по шапкам сухих стогов.

Я многого требовал от тебя,
твоих беспощадных, холодных рук.
Я грел их, как только ни теребя,
как только ни тёр по щекам своим,
когда по морозу катились в санях,
когда за дровами мы, в лес нырнув,
пускались кидаться снежками. Я
любил тебя! Сущую ночь молил,

Чтоб было у нас всё не как у них,
чтоб был карапузик среди двора,
второй бы собаке всю кашку лил,
Хоть нам обещал сам её доесть,
а третий хотел бы со мной пойти,
держал за штанину: «Пора! Пора!»
воссел на мои бы закукорки,
сказал бы «До вечера!» сонное,

Дочурка с глазами твоих синей
прокралась бы к ягодам, что поспеть
ещё не смогли, но она в селе
проверила в крапинку все кусты,
и этот остался один, она

сломив свою голову мчалась, ведь
и пятая доченька влюблена
была в них, оставив уж куст пустым.

Я многого требовал от тебя,
чуть свет замечал, как растёт живот.
Вставал с зарёй, целовал, будя,
ходил на поля по грозе любой…
Сочился с дождём по травы корням
и бога просил здесь, как только мог,
тебя сохранить, ведь останусь я
без рук твоих в самый последний бой.

У тех осин.

Ты будешь по мне скучать?
Я только хотела спросить.
Я только хотела понять,
Как станешь у тех осин,
Тропу ты, без нас топча,
Тропу ты без слёз сносить.

И как тебя понесут
Обутые ноги в парк,
Я помню там каждый сук
И каждый из носа пар.
Теперь там и я спешу
Как утром уснуть – сова.
Ты помнишь тот вечный парк?..

Теперь я сижу одна
У наших худых берёз.
Удел мне не лучший дан.
Ты долго тепло берёг?
Мне «да» твое вечный дар
И повод бежать вперёд.
И повод бежать вперёд.

Подумаешь, не смогу:
Сильнее - промять тропу,
Смелее – как ветер, дуть,
Больнее – чтоб в кровь - стопу,
И ждать, когда упаду
На горе церквям, попу
Под несокрушимый дуб.

И, кажется, ты всё ждал,
И, думается, просил,
Чтоб разум во сне рождал,
Как станешь у тех осин
(Беда на двоих – одна…)
Тропу ты - без нас - сносить.

Только один вопрос.

Почему же тот мальчик в парке
Приутих, чуть завидя месяц?
Почему ему стало жарко
От лебединой песни?
Отчего эта девочка в платьице
Потеряла свою куклу,
И вокруг ветеранам нашим всем
Девяносто почти стукнуло?
Почему автобусы не летят
И не просят тебя остаться в них?
Почему ты не ищешь в тебе себя
И цепляешься в хаос пальцами?
Почему апельсин разделен на дольки,
А лимон на кружочки режем?
Почему «добираться долго»,
Когда должен быть рядом, нежным?
Почему говорят, что растает лёд?
Почему только про Антарктиду?
Почему, если ты читаешь её,
Обязательно это книга?
Почему прибивает мертвых рыб,
А живых себе оставляет?
Почему этот свет ко всему привык
И не хвастается граблями?
Почему если лампа потухла,
Значит дело в твоей проводке,
Если ночью один на кухне,
То в стакане твоем – водка?
Почему не хватило последних сил,
Когда нужно доплыть до берега,
Почему никто вод не месил
Пролива того до Беринга?
Почему по ночам остывает всё,
И на утро твой друг – роса?
Почему психбольницы уже не в счёт,
И там слышатся голоса?
Почему если веки закрыть на миг,
То и будет скрыта душа?
Почему тот тебя по весне манит,
Кто в народе зовется «Шарф»?
Почему нужно вилку в розетку совать,
А отнюдь не наоборот?
Почему только ночью крадет сова,
Поворот только от ворот?
Почему, если ты захотел обжечь,
Её руки спрятаны в варежки?
Почему электричка ушла уже,
А от бега сейчас ты свалишься?
Почему твой кофе не действует,
Когда ты восемь дней, не спавши?
Почему даже самые резвые
Не уступают старшим?
Почему иногда слетают с петель?
Почему сразу это двери?
Почему нам приятнее слушать метель,
Чем звук той треклятой дрели?
Почему улетучилась с твоих губ
Несравнимая кара – нежность?
Почему люди страшно, безбожно врут?
Почему ты как будто не жил?
Почему каждый день хочешь ты щенка,
А ведь с ним ты едва ли справишься?
Почему потолстела одна щека,
А вторая вот-вот провалится?
Почему ты мечтал о другой стране
И прожил целый век в России?
Почему полезно лежать в траве?
Почему тебя добрым растили?
Почему застревает товарищ-лифт?
Почему выходить на следующей?
Почему твои годы на небо шли?
Почему ты остался верующим?
Почему же лыжня не ведет к мечтам,
А здоровье куда годится?
Почему ничего не решает штамп?
Почему на местах не сидится?
Почему у сердца защита есть,
Но ребро не всегда выручает?
Почему просто так вырубается лес,
И не лечится он врачами?
Почему, когда смотришь в окно, идет,
А не прыгает в счастье, дождь?
Почему всего раз целовал её

И остался один и тощ?
Почему оживают весной поля?
Почему оживляют сладости?
Почему не могу ничего понять
И не надеюсь к старости?

Алина Дятлова

Была женой, осталась не невестой

Вот таяние снега, с ним душа

влачится одиноко, как позёмка.

За ней ни ценностей, ни даже ни гроша,

она тоскует и кричит негромко.

Её не слышно из-под этих труб,

что сталью пролегли на дно дороги.

Ты успокой её, любимый друг,

Вам всё равно осталось так недолго.

Ты расскажи про таинства обид,

поведай о причинах страстной мести.

Ты вновь одна. Твой мир теперь разбит.

Была женой, осталась не невестой.

Мне с неба вторит дождь знакомый звук,

он отражает муку и расстройство.

Ты был мне всем. А кем сейчас? Испуг

и страх ломают жизни той устройство.

Знакомый запах в окантовке тьмы,

его вдыхая, вспоминаю сказки,

которые писали, вспомни, мы!

Которые дарили столько ласки,

тепла, заботы, верности, любви...

о, как знакомо! как разбито сердце!

Ты повторяешь: «Мы теперь – не мы».

Куда от этих слов прикажешь деться?

Куда пропасть, куда уйти, сбежать?

Мне направления все не приносят блага.

Мне хочется растаять, расстрелять.

Но по щекам всё той же солью влага

стекает вниз и разбивает пол,

её хрустальный звон ножом по сердцу.

А с глаз долой, из мыслей гоним вон

знакомую до боли нашу терцию.

Весна внезапная безрадостно пришла.

Не растопила льда в душе забытой.

Она прощает, плача, не дыша.

Она лежит в земле, тобой убита.

Забирай

Раствориться во прахе, укрыться покровом ночи,

Расстелить себе нервы, нервно кусая постель.

Позабыть обо всём, хочешь того и не хочешь.

Слишком дороги были слова, слишком близко цель.

Рассосаться во мраке дня и в тени деревьев,

Их увесистый тыл не закроет тебя никогда.

Они тоже любили, но таковы поверья,

Они тоже мечтали, если бы не беда.

Разойтись по домам неведомой ночью лунной,

Было б стыдно, но не теперь, позади вода.

На прощанье слушать аккорды гитары струнной.

Не увидеться нам ни сейчас. Ни уже никогда.

Разобщаться с подругой, то ли с едва знакомой.

Ты по нотам своим угадаешь мою печаль.

Я хотела вести, но была я всегда ведомой

Этим чувством. Жалом коли, ведь меня не жаль.

Перекрёстками блудными, линиями на ладонях

Нам не встретится уж, не обняться, не целовать.

Только ветер ночной из окна мои песни гонит,

Только пристань моя единственная – кровать.

Проводами грубя и обрывками связей – нитей

Не поесть ничего, не ответить и даже сказать.

Мне так трудно тебя покидать, мой несчастный Питер,

И так больно, мой милый, мне по тебе рыдать.

Словно ленты обрывок, только издёрганный, в дырах

От твоих сладких пуль, я осталась совсем одна.

На каких мне теперь работать нервах, лирах?

Или литрах? Привкус крови. Во рту слюна.

Пыльный город

Всё, ты меня достаточно наказал:

я месяц болею и не могу смириться,

колет мне слева и отдаёт в поясницу.

Всё, ты меня достаточно обгрызал.

Нет, здесь не лето - здесь ни весны, ни боли,

листья не зелены, краски не так уж ярки -

это не жизнь - это сплошные ремарки.

Я в этом городе будто бы пленный в неволе.

Можно забыться и принимать как данность

грубость прохожих и равнодушие неба,

это для них вовсе уже не нега,

это, скорее, просто подделка под странность.

Нет, понимаешь, мы не для этого стали

Примером для подражания всех поколений

в мире, наполненном жертвами страшных явлений,

наша слюна наполнена привкусом стали.

Небо вспять

Всё хорошо; отдам тебе твои стихи,

мне больше, правда, ничего не нужно.

Пускай мы улыбаемся натужно,

пускай и мы пока невелики.

Разрезать все конверты или карты,

которые ведут к твоим ногам.

Договорились мы, стихи отдам.

Не заслужила правдой этой кармы.

Продолговатой осенью плевать

и пепел смахивать, запив всё это жижой,

не поддаваться вражеским капризам

и все свои творения продать.

За душу ли, за ночь или за утро?

Цена неясна и невелика,

когда в твоей руке моя рука

всё сразу ясно, восхитительно и мудро.

Проснувшись днём, менять закат на запад,

уснув во мраке, связку потерять

ключей от грусти. Этого не надо.

Её не надо больше. Небо вспять.

Игошев Андрей

О Утре

О Боже, как это красиво,

душе моей такого не родить,

в углу стоит разобранная лира и

ждёт другой, её превозносить

А может и погибла просто,

её засыпал листопад,

автобус старый Петергофский

отвёз её под сень небесных врат

Пока в углу пылиться лира,

другим утешен я, друзья,

Урания, как судия полмира,

диктует мне свои слова.

***

В руке твоей кленовый лист,

осенний ветер треплет безмятежный

рогатый месяц серебристо-чист

в холодном небе предрекает вечность

Звёзд первых белый цвет,

журчание воды,

неторопливая походка наша

особый запах пустоты,

полынь и погасающего неба чаша.

Статья в журнале

Лишь путевой журнал далёких наших странствий

быть может хоть когда-нибудь найдут.

Желтеющей страницы лист бумажный

и буквы пересыпаны песком

писали их когда-то мы с трудом

заброшенные в мир совсем неясный

брели мы в этой области без карт

и шли к вершинам гор таким прекрасным...

не видели порой тропы примет

всё чаще уходили от истоков внятных

мы двигались совсем уж наобум...

Лишь путевой дневник далёких наших странствий

в каком-нибудь журнале за тот год

отыщете вы там наш день вчерашний

когда нашли познания мы плод...

Петергоф, 10.03.2013

Амстердаму

Холодной майской грустью,

с цветеньем вишни белой,

ты, Амстердам, остался

в душе моей напевом.

Напевом сложным, горьким,

с надрывом ярких красок,

зелёным или снежным,

страной недетских сказок,

тугим переплетеньем,

судеб, что стали далью,

каналов сетью, сенью,

деревьев, пьедесталов.

чарующим наплывом

широкой гаммы звуков,

ты вестеркерк оставил

в душе моей покоем.

9.05.2013 Oosterpark

Лебедев Вячеслав

В белом городе и

тени

становятся

светом.

В комнате: трещины –

белые вены в пламени

скором

косы -

светлогубый и каменный

вздох – возвещает

о ветре.

О разрытых слезах

родниках

прохлады и засухи.

В белом городе и

уголь

добытый

становится кожей.

***

Скользкий огонь

В бутылочном горле

огня

явлен

дыханию неба.

Предо мной полоса

сжатых губ –

шрам горизонта,

сшивающий кожу.

Молодость ямы

в разрыве

всех туч.

Грозовое подворье – небес

твой взгляд, молитвенно-черный,

что собрал те

плоды отдаления

глаза

всё

что выпито камнем.

Возможно и здесь

мы увидим

целованием ли небом

ли то, что

сжег ветер.

Ту бутылку огня,

с Именем

Взращенным

Твоим.

Те слова, что дороги

сердцу адресованы

небу.

***

Тихие линии

оттененные в

единственный день

Здесь

белизна без боли

обрывки тела, доносящие

цельность

под утро

повтор глубины на

нетронутых стенах.

В гуще вод –

родниковая самость

того,

что прервано жизнью.

***

В своем отражении

пытаюсь найти

кого-то кто

неумолимо походил бы на меня

оседлые черты лица

телесный опыт потери

отсутствия.

лиственно-изреченные

уносятся

безучастно

часы тишины

Нательный

вдох – та

отмель, где бездонное

собирает воды: пучки сна,

сшитые розой.

В немотстве вен в объятьях

укрывших синеву снова

я снова выскоблен

всё снова объято

небо ты говоришь небо